Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна

ожидания несколько часов, наблюдая, как приходят и уходят люди. Сам он еще никому не звонил – хотел дождаться, когда ему сообщат о состоянии Талли. Хватит с их семьи трагических звонков. Бад с Марджи теперь жили в Аризоне, и Джонни не хотел, чтобы Марджи сломя голову неслась в аэропорт без особой надобности. Лучше бы, конечно, позвонить матери Талли, но он понятия не имел, где ее искать.

И Мара. Однако Джонни сомневался, что та вообще возьмет трубку, если увидит, от кого звонок.

– Мистер Райан?

Джонни резко поднял голову, к нему направлялся нейрохирург. Джонни хотел вскочить навстречу врачу, но его сковала слабость. Хирург дотронулся до его плеча и повторил:

– Мистер Райан?

Джонни с трудом поднялся:

– Как она, доктор Беван?

– Операцию перенесла нормально. Пойдемте со мной.

Джонни прошел следом за врачом в маленькую комнату без окон. Посреди пустого стола лишь коробка с салфетками.

Он сел.

Доктор Беван расположился напротив.

– В настоящий момент нас сильнее всего тревожит отек головного мозга. У нее обширная травма головы. Чтобы устранить отек, мы провели шунтирование, но результат не гарантирован. Мы понизили пациентке температуру тела и ввели в медикаментозную кому – так мы сбили внутричерепное давление. Но состояние все равно критическое. Сейчас она подключена к аппарату искусственного жизнеобеспечения.

– Можно мне к ней? – спросил Джонни.

Врач кивнул:

– Разумеется. Пойдемте.

Они прошли по коридору, вошли в лифт и поднялись наверх, в реанимацию. В У-образном коридоре вокруг пункта дежурной располагались двенадцать палат со стеклянными дверями. Доктор Беван провел Джонни в одну из них.

Волосы Талли сбрили, в голове просверлили отверстие. Чтобы ослабить давление на мозг, поставили катетер и дренаж. Из ее тела вообще торчало множество трубок – для дыхания, для приема пищи, да еще и в голове трубка. На экране над кроватью светились показатели внутричерепного давления и пульса. На левую руку Талли наложили гипс. Иссиня-бледные пальцы словно излучали холод.

– Чем обернется травма мозга, предсказать невозможно, – сказал доктор Беван, – масштаб травмы нам на этот момент неизвестен. Надеемся, что в течение суток ситуация прояснится. Мне бы хотелось обнадежить вас, но мы пока бродим в потемках.

Джонни знал о травмах мозга не понаслышке. Работая военным репортером в Ираке, он и сам заработал себе такую же. Чтобы прийти в себя, ему понадобилось несколько месяцев, но взрыва он до сих пор так и не вспомнил.

– А когда она придет в себя, то полностью восстановится?

– Придет ли она в себя, сказать тяжело. Мозг у нее действует, но как, непонятно, потому что сейчас мы поддерживаем ее медикаментозно. Зрачки реагируют на раздражитель, и это хороший признак. Кома даст ее организму время. Однако если кровотечение продолжится или отек увеличится… – Он умолк.

Что тогда будет, Джонни и так знал. Шипенье аппарата напоминало ему, что дышит Талли не сама. Какофония писков, жужжания и шипенья словно взяла на себя функцию Бога.

– Что с ней случилось? – спросил наконец Джонни.

– Насколько мне известно, автомобильная авария, но подробностей у меня нет. – Доктор Беван повернулся к Джонни: – Она верующая?

– Не сказал бы.

– Очень жаль. В такие моменты вера приносит немалое утешение.

– Ну да… – пробормотал Джонни.

– Мы считаем, что пациентам в коме идет на пользу, когда с ними разговаривают, – добавил врач, похлопал Джонни по плечу и вышел из палаты.

Джонни сел у изголовья кровати. Сколько же он просидел так, глядя на Талли и уговаривая: «Держись, Талли», шепча слова, которые не мог заставить себя произнести вслух? Достаточно долго, чтобы чувство вины и раскаяния сдавило горло, мешая дышать.

Почему, чтобы разглядеть истину жизни, непременно нужно пережить удар?

Что ей сказать, кроме этих двух слов, он не знал. Еще не пришло время после всего, что он уже сказал – и чего не говорил. Одно он знал точно: будь Кейт рядом, она бы наверняка устроила ему хорошую взбучку за то, как он повел себя после ее смерти и как обошелся с ее лучшей подругой. И Джонни сделал единственное, в чем, по его мнению, нуждалась Талли: тихо, чувствуя себя придурком, он запел песню, которую связывал с Талли: «Девушка из деревеньки, в этом мире совсем одна…»

– Где я? Умерла? Или жива? Или где-то посередине? Кейт, ты где была?

Уходила, а теперь вернулась.

Меня теплом накрыла волна облегчения:

– Кейти…

Открой глаза.

У меня что, глаза закрыты? И поэтому вокруг так темно? Я медленно открыла глаза – это все равно что проснуться на раскаленной солнечной поверхности. Блеск и жар такие сильные, что я ахнула. Глаза у меня не сразу приспособились к этому сиянию, а привыкнув, я поняла, что нахожусь в больничной палате, в своем теле.

Там, внизу, полным ходом идет операция. Вокруг операционного стола столпилось несколько человек в халатах. На серебристых подносах поблескивают скальпели и другие инструменты. И повсюду медицинская техника – пищит, гудит, жужжит.

Смотри, Талли.

– Не хочу.

Смотри.

Превозмогая себя, я двигаюсь. Меня сковывает ледяной ужас. Он хуже, чем боль. Я знаю, что ждет меня на этом аккуратном столе внизу.

Я сама. И в то же время не я.

На столе – мое тело, накрытое голубой простыней, окровавленное. Медсестры и врач переговариваются, кто-то бреет мне голову.

Без волос я выгляжу маленькой и беззащитной, как ребенок. Человек в халате мажет мою лысую голову зеленкой.

Я слышу жужжание, и желудок у меня сжимается.

– Мне тут не нравится, – говорю я Кейт, – уведи меня отсюда.

Мы тут всегда будем, но ты пока закрой глаза.

– С удовольствием.

На этот раз внезапная темнота напугала меня. Не знаю почему. Вообще-то это странно, потому что хоть моя душа – пристанище самых разных темных чувств, страха среди них нет. Я ничего не боюсь.

Ха! Ты любви боишься! В мире не сыскать того, кто боится ее сильнее, чем ты. Поэтому ты и отталкиваешь людей. Открой глаза.

Я послушалась. Мрак рассеялся не сразу, но немного погодя из непроницаемой темноты посыпались оттенки. Похожие на компьютерные коды из «Матрицы», они объединялись в цепочки бус. Сперва обозначилось небо, безоблачное и безупречно синее, затем цветущие вишневые деревья – пучки розовых цветов лепились к веткам и трепетали на ветру. На этом фоне появляются здания – розовые готические силуэты с крыльями и башенками, а под конец зеленые газоны с заасфальтированными дорожками. Мы в Вашингтонском университете. Настоящее буйство красок. Повсюду парни и девушки – деловито направляются куда-то с рюкзаками за спиной, пинают мячик и, валяясь на траве, читают. Где-то надрывается магнитофон, хрипящий «Я никогда не была собой». Господи, терпеть не могу эту песню.

– Все это не